Первый. Симфония.

Симфония мягко ласкала твой слух, даруя долгожданный покой и отдаваясь приятным плавным перезвоном в твоей голове. Музыка была смутно знакомой, но отчего-то ты все же никак не мог припомнить имени композитора.
Перед твоими глазами очень быстро замелькало происходящее.
Все это давным-давно было тебе знакомо и порой, бывало, даже тебя начинало захватывать то самое особое упоение, о котором так странно думать, возвращая свой взор в прошлое.
Бомбы рвутся на полпути. Раздаются крики вперемешку со звенящими отзвуками пуль, падающими мимо и точно в разбегающиеся вперемешку серые цели.
Ты двигался быстро. Очень быстро, не давая никому из них ни малейшего шанса хоть немного опомниться и отступить. Впрочем, разве они хоть когда-нибудь обладали благоразумием?
Ты не знал никакой пощады и жалости с их стороны. Почему же тогда не отплатить той же монетой?
Всего на одно мгновение ты останавливаешься, и заточенным движением срываешь мягко сияющее в отблеске постоянно вспыхивающего света металлическое колечко, которое издает едва слышимый звенящий треск. Отбрасываешь гранату через левое плечо и усмехаешься, услышав, что она все же достигла назначенной цели.
А когда у тебя заканчиваются патроны, начинается самое интересное.
Что может сгодиться в качестве оружия на этот раз?
У тебя уже есть множество готовых вариантов. Но взгляд выхватывает что-то странное, покрытое ржавчиной и очень-очень знакомое. Не важно, что это. Важно то, что этой вещи не место здесь. От захвата в твоих руках вещица издает странный мелодичный перезвон.
Симфония завертелась все быстрее и быстрее.

«Остановите, наконец, эту чертову музыку!»

«Остановите! Пожалуйста. Кто-нибудь!»

Слова летят в пустоту и переплетаются между собой в совершеннейшую бессмыслицу.
Гвалт, шум, взрывы и… музыка. Все это постепенно становится невообразимой оглушительной мешаниной, которая безжалостно вгрызается прямо в твою голову, до крови раздирая острыми зубами пульсирующей болью твои виски, заставляя тебя зарычать в бессильной ненависти и рухнуть на землю, зажимая уши руками, выпачканными в саже и ярко-алой кровью.
Лицо твое озарил звериный оскал, глаза с силой зажмурились, а сознание, наконец, дрогнуло и треснуло напополам.
Тишина наступила слишком внезапно.

Когда ты снова открываешь глаза, то не чувствуешь ничего, кроме тяжелой свинцовой усталости, остающейся в твоей голове.
Ты стоял посреди дымящегося каменного оврага. Совершенно один. А ведь их, как тебе казалось, было много, очень много…
То тут, то там на выжженной земле можно было разглядеть то чью-нибудь валяющуюся руку без признаков хозяина, в последней судороге все еще зажимавшую в окоченевших пальцах оружие или же вовсе одну только бесформенную кляксу с клочками выгоревшей плоти.
Ты спрашиваешь себя о том, что же могло произойти. Неужели эти жалкие останки – бывшая когда-то «великой» армия вражеской стороны? И почему единственный живой стук сердца слышится только из твоей груди?

«Жив только я один»

И одна только это мысль заставляет тебя, наконец, осознать все происходящее.
Ты поднимаешься на ноги, разворачиваешься и быстрым строевым шагом без оглядки уходишь прочь, все равно куда, только бы лишь как можно дальше. Вскоре ты сбиваешься на бег, прорываясь сквозь заросли покореженных деревьев, на острых узловатых веточках которых оседала пыль вперемешку с кровью и пеплом.
Ты продолжал бежать, не замечая преград и оставляя на колючих кустарниках клочки своей одежды и даря себе многочисленные царапины, пока, наконец, не споткнулся и не рухнул в какую-то пыльную серую каменную грязь. Поднимаясь на ноги, ты заметил нежную гладь реки неподалеку от себя. Твой взгляд зацепился на отражении.

Прислушайся к себе.

Посмотри, кем ты стал.

Казалось, весь этот мир взорвался пламенными красками, и бешеная, невыносимая смесь чувств – боль, ненависть, ужас, ярость, отчаяние накрыли тебя с головой.

Цветок, который никогда не завянет.

Я открываю глаза и вижу перед собой бесчисленные узоры, что каждую ночь рисует ветер синим инеем, выдувая его через тростниковую трубочку, словно пузыри.
Холодно.
Я привычен к бесконечным морозам, тело мое всегда оберегает грубая теплая шкура, что добыл я не более десяти лун назад, когда, казалось бы, солнце не спешило уходить поохотиться в иные леса. В том месте, где мы живем тесной группой, сколько себя помню, погода была очень изменчивой. Лето – слишком знойное и короткое, а зима – слишком жестокая и длинная. И, тем не менее, по привычке своей мы не желали уходить на поиск нового дома. Пока была свежая дичь, пока угрюмые каменные пещеры давали нам покой и защиту, пока солнце продолжало радовать нас своим редким светом, пока деревья давали нам хворост и стрелы, пока не угасало яркое пламя огня, мы будем жить здесь. И только может быть, через много-много лун и часто сменяющихся поколений, мы покинем наш дом, как завещал нам перед смертью Мудрец Чьи Глаза Видят Все.
Если бы только Звездные предки позвали его чуть позже.
Если бы только он успел дать мне совет…
Холодно.
Мои мысли медленно перемешиваются и постепенно начинают превращаться в ту же ледяную корку, постепенно покрывающую меня, словно твердый панцирь черепаху.
Глаза слипаются, мне очень хочется спать, но я упрямо трясу головой и часто моргая, все еще пытаюсь выбраться, царапая рукой ледяной камень.
Мне хочется взвыть от досады. Ведь моя дубина, моя драгоценная дубина из железного дерева все еще зажата в моей руке. И даже не прилагая усилий, я бы мог одним только ударом сломать еще не совсем окрепший ледник и выбраться, наконец, из этого проклятого места. Ведь, в конце-концов, та вещь, ради которой я отправился сюда, в целости и сохранности лежит за пазухой, плотно укрытая теплой шкурой. Но правая рука моя меня совсем не желает слушать, как бы я не приказывал ей пошевелиться и сделать удар. Я ее совсем уже не чувствую. И даже тяжесть оружия совсем не заметна.
Поэтому, я вновь откидываюсь на спину, с целью хоть немного отдохнуть и чуть прикрываю веки. Дышать становится все тяжелее, колючий мороз все яростнее царапает грудь, делая ледяной воздух острым. Перед моими глазами проносятся давние воспоминания, вспыхивая странным ярким светом, словно молния в ливневый день.
Вот я – совсем еще маленький, закутанный во что-то пушистое и мохнатое. Мою голову, еще покрытую только коротенькими золотыми кудряшками, гладит такая родная тонкая бледная рука, нежная, еще совсем не огрубевшая от бесконечной работы. Я слышу чудесный мягкий голос, поющий мне песню о благородном охотнике, который, как мне расскажут позднее, являлся моим отцом и еще до моего рождения пропал где-то далеко-далеко в горах. Но не успеваю я послушно погрузиться в сон под баюкающий голос, как вновь глаза пронзает новая вспышка.
Вот мне всего около двухсот лун и я отправляюсь на свою первую одиночную охоту, после которой по давней традиции наступает время Церемонии, означающей мое окончательное становление, как настоящего мужчины и как Охотника.
Пройдет еще несколько лун и моя мать умирает в лапах медведя. Его же я после непременно отыщу, и шкура его будет согревать меня еще много-много лун, напоминая о ней, пока вконец не износится.
Воспоминания проносятся быстро, словно сухая трава в ручейке и постепенно меркнут, как звезды поутру. Старые уступают место новым, где я, настоящий уже предстаю хоть и все еще молодым, но уже сильным воином и бывалым охотником. Доказательства того – внушительные звериные зубы и костяные когти, что я ношу, не снимая на своей шее и запястьях.
Отчего же я, теперешний, вдруг оказываюсь здесь? Отчего же я так оплошал и не сумел предвидеть это? Почему же теперь, я лежу, совершенно беспомощный и придавленный упавшими на меня обломками ледника и все мои навыки, полученные в давней жестокой борьбе с самой природой, вдруг оказываются совершенно ненужными и бесполезными?
Я тяжело вздыхаю и тщетно пытаюсь пошевелить хотя бы пальцем. Но я уже совсем ничего не чувствую, кроме тяжелого льда, свинцом сковавшего все мое тело и жуткого, леденящего душу холода. Тогда я послушно закрываю глаза и слушаю проносящиеся мимо мысли и размытые образы.
Это все она.Я вновь вздыхаю, чувствуя, как в груди что-то больно закололо и очень отчетливо вижу перед собой ее черты. Я помню каждую мелочь, каждую деталь, каждую улыбку, каждое слово, каждое движение. Лицо ее предстает передо мной настолько отчетливо, что кажется, словно она находится здесь, вместе со мной. Но я очень хорошо понимаю и то, что это лишь слабая иллюзия, видящаяся мне в последней агонии.
Она была очень красивой. Настолько красивой, что с ней не сравнилась бы даже самая младшая дочь нашего вождя. Глаза ее были цвета вересковой пустоши, волосы ее никогда не были растрепанными и темными, как у большинства, напротив, они всегда блистали чистотой и порядком, зачесанные костяной расческой и причудливо заплетенные.
Она была очень странной. Странность ее отталкивала окружающих ее людей, но только не меня.
Как-то раз, я спросил ее, чего она желает больше всего на свете и ради чего она согласилась бы навеки принадлежать мне.
Ее ответ меня очень удивил. В отличие от всех остальных девушек нашего племени она не желала ни красивых ракушек, ни лучших мехов, ни самого вкусного мяса. Она очень хотела, что бы кто-нибудь подарил ей белые цветы. Не такие, что растут в летнюю пору в лесу, а настоящие. Такие цветы растут только там, где не живет никто, даже самый распоследний шакал. Кажется, их называют подснежными? По крайней мере, я слышал об этом очень давно по рассказам своей матери.
Именно поэтому я отправился в Дальние Горные пещеры, ведь только там могли расти эти цветы.
Едва я только сказал об этом ей, как ее лицо озарила такая радость, что я уже без всяких сомнений, взяв только одну дубину, отправился в путь немедленно.
Прошло четыре рассвета, прежде чем я нашел их. Я облазил все пещеры, едва не натолкнулся на Саблезубого и, наконец, заметил один единственный цветок, притаившийся за сизым камнем. Я немедленно сорвал его и запрятал за шкуру, как можно ближе к сердцу.
Торжество охватило меня, и я уже видел, как с триумфом вернусь домой, по пути непременно поймаю самого крупного буйвола и мы устроим праздник. А после этого мы с ней непременно будем жить одной семьей в роскошной пещере, которую я уже очень давно присмотрел. Но только в моем воображении уже появились ласкающие взгляд картины, в которых мы уже прожили вместе всю жизнь, как словно гром среди ясного неба раздался ужасающий грохот.
Все последующее, что я помню, это сильный удар, выжить после которого помогла мне моя верная дубина, что я машинально протянул перед собой, словно щит.
А потом холод. Только холод и ничего больше.
Мысли постепенно заканчивались. Темнота окутывала меня, погружая все дальше и дальше в пустоту. Я не противился этому. Ведь только темнота наконец избавит меня от холода, подарив долгожданную свободу. Единственное о чем я сожалел, это то, что Она меня так и не дождется. Пройдет еще немало лун, прежде чем Она, наконец, поймет, что я не вернусь. И даже тогда, боюсь, Она все равно будет ждать. Не предаст.
Я был уверен в этом. В конце-концов, я очень хорошо ее знал.
Я вздохнул в последний раз и наконец, закрыл глаза, чувствуя, как мягко прижимается ко мне белоснежный, словно снег цветок.
Цветок, который никогда не завянет.

Контакт.

Я оглянулся посмотреть, не оглянулась ли она,
Чтоб посмотреть, не оглянулся ли я. (с)

Я падаю постепенно, словно в замедленной съемке и чувствую, как лица моего ласково касается раскаленный асфальт. Все вокруг тускнеет и размывается. Должно быть, в этом виноваты очки, слетевшие с моего носа при падении. Мне все равно, я уже не в первый раз теряю их. Я только едва заметно вздыхаю, чувствуя, как в сердце все глубже затягивается что-то острое, металлическое, напоминающее обыкновенный ржавый гвоздь, а ребра царапают чьи-то ледяные, острые пальцы, или же, может быть, когти. В этот момент для меня это было не так важно.
«Странная порой бывает штука – жизнь» — почему-то думаю я, чувствуя, как холодная темнота постепенно подбирается к моему ясному сознанию и, доставая кисточку с черной краской, пахнущей химикатами, начинает лихорадочно закрашивать ее, не давая никакой больше возможности сопротивляться успокаивающему забытью.

* * * *

Вот уже несколько ночей подряд я заработал привычку приходить в наш парк, посмотреть на звезды через новый складывающийся телескоп. Нет, не потому что город вдруг охватила лихорадка поиска пришельцев. Вовсе нет. В большей вероятности это невозможно. Поиски внеземных цивилизаций? Нет. Разумеется, нет.
Даже сейчас я не могу назвать причины своих наблюдений. И это даже не являлось очередным моим экспериментом
Назовем вещи своими именами. Я просто любовался звездами, совершенно бесцельно, балуя свой мозг несколькими минутами отдыха.
Сегодня же видимость была на удивление отличной, и я целый час рассматривал завихрения многочисленных созвездий, невольно пересчитывая их, чтобы убедиться в том, что каждая из них на своем месте.
Вот это – Водолей, а это – Близнецы. А вот эта… Постойте! Либо это Весы, либо…
Я поспешно снял очки и протер их, прежде чем вновь уткнуться в ухмыляющийся глаз телескопа. Скопление звезд было мутным и неизвестным. Мне так и хотелось взять тряпочку и протереть их до блеска. Неужели это – новое созвездие?!
Но прежде чем я сумел как следует рассмотреть его, ночное небо вдруг нахмурилось и покрылось мрачными тучами.
Я вздохнул, сложив телескоп, сунул его под мышку и с недовольной миной поплелся по каменистой дорожке вдоль парка, направляясь, наконец, домой. Даже если приду сюда и завтра, то так или иначе, не сумею найти незнакомое созвездие. Увы, кажется, я проморгал весьма значимое открытие.

Навстречу мне вдруг стремительно пронеслась маленькая фигурка, почти не различимая в ночной темноте, слабо освещаемой только редко горящими фонарями. То, что это была именно девушка, я совершенно не сомневался. Слишком уж хрупкое было телосложение, да слишком уж тонкая была талия.
Странно. В это время в парке редко кого можно было видеть.
Именно поэтому я остановился и обернулся ей вслед.
Должно быть, она тоже отчего-то обернулась, потому что я вдруг отчетливо увидел ее тонкие черты лица, освещаемые ущербным светом луны, да тусклым огнем старого фонаря.
Глаза.
Неземные.
Невозможные.
Они были, словно два выкрашенных черной краской фарфоровых блюдца. В бесконечной рваной яме этих непроглядных глаз была только тьма и пустота ночи без звезд, сочетаемые с необыкновенной, странной красотой белоснежного лица, до кожи которого никогда не касался даже самый легкий румянец.
И вся она была словно соткана из лунной пыли. Движения ее были невесомые, шаги – беззвучные и стремительные, словно случайный порыв ветра. Волосы, черные, как смоль, были уложены в странную укладку, волнами падающую на плечи и украшенные розой, вырезанной из какого-то неизвестного материала, постоянно переливающегося всеми цветами радуги.
И было во всем ее образе что-то слишком знакомое. Но едва только я почти понял, что именно, она отвернулась от меня и вновь летящим шагом последовала прочь. Прохладный ветер приветливо взметнулся ей навстречу, донеся до меня странный, приторный аромат какого-то парфюма.
Внеземные существа? Это совершенно невозможно. Но я в них верю.

С той ночи я стал все чаще и чаще замечать ее в городском парке. Порой, бывало, я видел ее и днем. Все это время я собирался подойти к ней и установить, наконец контакт, задав несколько осторожных вопросов. Но все-таки боялся спугнуть ее. Мало ли какие обычаи приняты в Иной Галактике?
Поздним вечером я вновь возился со своим телескопом, привинчивая к нему все новые и новые прибамбасы, время от времени поглядывая на эту странную незнакомку, что на сей раз сидела неподалеку от меня на деревянной скамейке.
— Привет, – раздался тонкий мелодичный голос совсем рядом. Я тут же обернулся и выронил из рук гайку, заметив, кто именно подошел ко мне.
Контакт был установлен.

* * * *

Я открываю глаза и замечаю тонкую хрупкую руку с зажатым в ней скальпелем, которым, я не раз, бывало, мечтал безцеремонно препарировать если не ее, то хотя бы одного из ее братьев, что одним только взглядом вызывают у меня раздражение. Они не такие, как она. Только она способна манить и отталкивать от себя. Только она способна заставить меня вспомнить о своей главной ценности – наука. Наука, черт возьми! Ради одного только осознания того, что я стою на пороге величайшего открытия, способном перевернуть весь наш мир и разрушить все понятия о человечности в целом, я свершил бы это. Я готов стать мясником и садистом, вгрызаясь остро отточенными лезвиями как можно глубже и дальше, исследуя каждую капельку крови, каждую клеточку кожи, добираясь до самого главного и неизведанного – сердца. Какое у него строение? Какой у него цвет? Есть ли оно вообще, если пульс почти совершенно отсутствует?
Мои руки уже просто чешутся вырвать свой скальпель из ее цепких пальцев. Я пытаюсь сделать хоть какое-то движение, но мое тело словно сковано невидимыми глазу оковами.
А все мысли вдруг затопил транслируемый, казалось бы, прямо в голову, ледяной голос, гулким эхом отлетающий от каменных стен и кусками распадающийся на множество повторяющихся осколков.
«Жалкие, грязные человечишки. Мы жили, и будем жить испокон веков там, где вы даже и не предполагаете. Задолго до того, как ваш вид появился на этой планете. Уже много столетий мы молча терпели вас, оскверняющих и уничтожающих все на своем пути. Вы рушите свой дом, и сами того не ведая, роете себе могилу, загрязняя планету все больше и больше, создавая свои чертовы машины. Пришло время расплаты. Настал, наконец, Час Восхождения. Теперь наша раса возвысится над вами, и теперь вы, словно жалкие насекомые, будете жить под землей. И это – только начало. Начало Новой эры. Эпохи Чистой Крови»
Голос резко оборвался. Прищурившись, я заметил ее, стоящую передо мной. Она произнесла что-то на странном, переливчатом языке, словно щебетание соловья и, делая жест, подтверждающий клятву, кончиком ножа порезала себе палец и приложила его к замысловатому узору, выведенному на стене красой краской.
Ее кровь была серебряного цвета. Это было последнее, что я помнил.

Земля. Мокрая и темная, полная дождевой воды и червей, постепенно покрывала меня. Небольшой лунный просвет над моей головой постепенно занавешивался плотными бархатными шторами темноты. Я не чувствовал больше ничего. Я видел только ночное небо.
Звезды сегодня сияли очень ярко.

Второй. Фейерверки.

Я ненавижу запах пороха.

Мне кажется, он преследует меня повсюду и даже отдается горьким привкусом во рту.
А ведь когда-то, еще не так давно, что бы окончательно забыть, я по-настоящему любил вдыхать полной грудью запах старого пороха, радоваться каждому новому дню, наполненному красками. Такими насыщенными и рассыпчатыми, словно песок, яркими, обжигающими глаз красками я каждый вечер покрывал небо, при помощи всего лишь только одной спички, да фитилей, сделанных из старых бечевок.
И мне неважно было, насколько это противоречило законам нашего тихого города. Мне достаточно было только видеть настоящие улыбки на лицах людей, которые окружали меня тогда, да радостных криков местной ребятни.
Когда-то моя работа состояла в том, чтобы приносить людям радость.
Оглядываясь назад, в то время, когда я даже и предполагать, не смел, насколько ужасными могут быть последствия моего же увлечения, я с некоторым изумлением понимаю, что я, тогдашний, и я, сегодняшний – совершенно разные люди, живущие в двух совершенно непохожих друг на друга мирах. Один из них – это лишь только пестрый фантик от приторной конфеты. Другой же из них – ее ужасная горечь с обманчиво-красочной оболочкой, что на самом-то деле являет собой крысиный яд…
…trois, deux, et maintenant un...
Резкий разворот, щелкает зажигалка, стремительный бросок точно в цель. Уши уже привычно закладывает от знакомого оглушающего взрыва. Впрочем, я настолько уже привык к его грохоту и постоянному гулу в голове, что уже совсем не слышу ни его звука, ни криков цели. Стало быть, все же оглох? Oui, il est plus probable.
На привале я почти полностью ныряю в свой рюкзак и в недрах его копаясь, вновь и вновь достаю динамит и многочисленные бомбочки различного размера и свойства, многие из которых я собираю на месте, из любых подручных материалов.
Товарищи, поглядывая на меня, только качают головой, да развалившись у палатки, стучат ложками, жадно выковыривая последнии крошки из консервных банок.
Наши привалы становятся все более и более редкими, а запасы пайка постепенно скудеют, что не может не беспокоить.
Впрочем, меня это мало волнует, ем я мало, редко и неохотно. Да и честно говоря, то, что я все еще могу есть после всего того, что вижу каждый день, это не перестает меня удивлять.
Я всей душой ненавидел свою работу.
Но теперь же… Работа моя давным-давно является неотъемлемой частью моей никчемной жизни.
А то, что я делал раньше кажется таким далеким, фантастическим и… невозможным?
Приносить людям радость? Людям? Каким же? Слишком многие из них вот уже давно пропали без вести, или же попросту закопаны в промерзлой земле. А те немногие, кто мне дорог, сейчас очень далеко. В стране, где дожди никогда не длятся долго. В стране, что я называю домом.
Ради них я и отправился в это забытое богом место. В чужую страну, души людей которой уже достаточно давно выгорели от жестокости и немыслимости этой чертовой войны, что развязана была по их же вине.
Теперь моя работа – убивать людей.
Одним только неуловимым броском раздирая несколько десятков людей вражеской стороны на мельчайшие кусочки. Даже если они и находятся на значительном расстоянии от меня, рано или поздно, волна взрыва все равно настигнет их.
Уничтожать. Быстро и беспощадно.
Не важно, сколько еще раз я буду вычищать со своей одежды брызги крови, и выковыривать ошметки внутренностей и кожи от подошв кирзовых сапог.
Не важно, какая цель будет у меня сегодня. Вражеские мирные поселения? Женщины, дети? И что? Ce n'est pas mon problème. Либо ты их, либо они тебя.
Солдат не должен думать.
Солдат должен исполнять.
Даже если он лишится последнего, что когда-то еще делало его человеком.
Да и можно ли даже после всего этого сохранить в сердце хоть какую-то человечность?
Возможно ли вообще сохранить здравый рассудок?
Я надеваю свои защитные очки и, все так же щурясь от резких вспышек бесконечных ярких взрывов, продолжаю делать свою работу.
Почему я не сдаюсь? Почему не позволяю безумию полностью захватить свое давно уже умершее сердце?
Я не знаю. Единственное, в чем я точно уверен, это то, что если сумею вырваться отсюда, сумею вновь вернуться, когда все это закончится, то я…
Я, наверное, снова зажгу фейерверки.

Кукла.

Этой ночью мне не заснуть.
Я накидываю на плечи первое, что попадается под руку. На цыпочках спускаюсь вниз, по мягкому ковру, плотной пеленой окутывавшему недовольные лакированные ступеньки лестницы и осторожно выскальзываю на улицу.
Каждую ночь я слышу Мелодию.
Человек, что живет по соседству с нашим домом, играет на саксофоне. Его музыка не встречается ни у одного композитора, что я знаю еще со времен школьной программы.
Его Мелодия особенная.
Не такая, какая должна бы быть.
А такая, какой ее можно Увидеть.
Дотронуться.
Почувствовать.
В отличие от меня, она по-настоящему Живая.
Искренняя.
Настоящая.
Такая, какой я никогда не сумею стать.

Меня называют милой. Меня всегда считают младше своих лет. И это делает меня еще более популярной среди мужчин. И не важно, насколько каждый из них меня старше. По возрасту, по уму ли – это совершенно все равно.
Сколько себя помню, меня всегда окружали мужчины.
А сколько конфет, цветов и слащавых писем мне присылали! А сколько признаний я выслушала! Кому-то я с благосклонностью настоящей королевы кивала, а кого-то я вежливо отсылала вон.
И сколько себя знаю, я всегда притворялась.
Мое сердце не умеет любить.
Мое сердце сшито из шелка.
И я — только лишь фарфоровая кукла, разодетая в увешанный мягкими рюшками и бантами наряд самопровозглашенной ледяной королевы, у которой никогда не было и не будет настоящих чувств. А то, какой меня видят люди – только лишь обманчивая оболочка и расшитая яркими блестящими нитями маска.
Маска, которую я никогда не сниму.
В конце концов, вести себя так, как все от тебя ожидают, мило улыбаться и простодушно посмеиваться над недалекими шутками друзей, разве это не самый лучший вариант?
Ведь на самом деле я…
Ненавижу и презираю.
Каждого из них.
Но тогда почему мое сердце так тревожно бьется? Почему я вдруг чувствую протяжную тоску, что не дает мне спокойно заснуть? Почему вдруг я беспокоюсь за ненавистного мне человека? Ведь он такой же, как и все они.
Но в сегодняшнюю ночь музыка не играет.
И это отчего-то странно тревожит меня.
Мне не нравится причины этой тревоги. Мне не нравится то, что я направляюсь туда.
Совершенно одна. В холодную позднюю ночь.
Но тем не менее, я продолжаю идти.
Если бы мои друзья видели меня сейчас, должно быть, у них были бы весьма забавные лица.
Мои глаза резко врезаются в человека, что сидит на скамейке прямо передо мной. В ногах у него стоит черный портфель, а в руках он держит свой саксофон, полированные бока которого пьяняще блестят в усталом свете фонаря.
Я резко останавливаюсь и замираю на месте. Мои ноги словно закованы в цемент. И я больше не могу сделать ни шага.

Его лицо я вижу ясно и отчетливо. Его глаза не закрывают черные очки, что обычно привыкли видеть все. Я не могу оторвать взгляда от его лица.
Я понимаю.
Он – такой же.
Он притворяется.
Так же, как и я. Только его игра гораздо серьезнее.
Он, наконец, замечает меня и с некоторым опозданием поспешно надевает очки, которые теперь смотрятся на его лице до крайности нелепо.
— Что ты здесь делаешь? – вкрадчиво спрашивает он.
— Гуляю.
— Одна? Разве это не опасно для такой красивой девушки, как ты?
— Откуда Вы знаете, какая я? – вежливо интересуюсь я, продолжая строить из себя дурочку. – Разве Вы не слепы?
— … — он ничего не отвечает мне, а только задумчиво поглаживает саксофон.
Я уверенно подхожу к нему и усаживаюсь совсем рядом на скамейку.
— Почему сегодня Вы не стали играть? – с каменным лицом спрашиваю я. Но сердце предательски забилось, словно муха, пойманная в паучью сеть.
— Тебе нравится моя игра? – с мастерски замаскированным недоумением спрашивает он, глядя куда-то за мою спину. Но я-то точно знаю, что лицо мое он видит прекрасно. И лгать дальше совершенно бессмысленно.
— Да. Мне очень нравится Ваша игра. Вы сами придумываете музыку?
— …
Он молча кивает.
— Вы могли бы стать известным и уехать отсюда. Вам не кажется, что Ваш талант пропадает впустую?
— Мне не нужна известность.
— Но тогда почему Вы…
— Это только увлечение.
— Почему же не днем? Есть много людей, которые были бы рады услышать Вашу музыку.
— Мне все равно.
— Вы странный человек.
— …
Молчание уже привычно сдавило уши. Я разглядывала далекие мутные огоньки в небе и украдкой поглядывала на него.
Но он продолжал сидеть и так же безразлично пялиться в пустоту, совершенно не двигаясь.
Это продолжалось несколько минут. Я успела пересчитать почти все звезды, которые постепенно прятались за темной пеленой проплывающей мимо тучи.
Не может же быть, что бы он просидел здесь всю ночь. В конце-концов, мне уже надоело ждать.
— Вы можете… — мой голос с особой жестокостью разрушил тишину на мельчайшие молекулы. – Вы можете сыграть что-нибудь для меня?..
Он помолчал. Очень сложно было угадать выражение его лица за стеклами круглых очков.
— Я не думаю, — наконец, произнес он тихим бесцветным голосом.
— Почему же? – разочарованно вздыхаю я.
— Новая музыка. Тебе она не понравится.
— Откуда Вам знать? Новое всегда лучше старого. Почему нет?
— Ты действительно уверена в этом?
— Да! Пожалуйста, прошу Вас. Я уйду только после этого.
Он едва заметно вздохнул.
— Хорошо. Я сыграю. И после этого немедленно уходи.
— Договорились.
Он поднес к губам горлышко саксофона и набрал полную грудь воздуха.
А потом…
Музыка вылилась на меня, словно ушат холодной воды. Она была такой же, какой я ее знала. По-настоящему живой. Знакомой и незнакомой одновременно.
Я продолжала упорно вслушиваться в переливчатую мелодию, теплым пледом обволакивающую меня и врывающуюся прямиком в сознание, заставляя шелковое сердце биться сильнее и испытывать целую сонату совершенно непохожих друг на друга чувств и эмоций. И мне уже кажется, что я начинаю тонуть во всем этом, словно в бушующем море.

«Перестань притворяться»

И все-таки в его новой мелодии чего-то не хватало.
Чего-то по-своему очень важного и незаметного.
Чего-то, чего нет и у меня тоже.
Души.
Но если у меня ее тоже нет, почему же сейчас я впервые чувствую себя живой?..
Почему же теперь, вместо привычной фарфоровой пустоты я чувствую всепоглощающее солнечное тепло и целый хоровод чувств, совершено незнакомых и волнующих?
И все это дарит лишь одна-единственная мелодия, придуманная человеком, который тоже только лишь притворяется и играет свою, только одному ему известную роль.
Мелодия меняется, становясь все более и более пугающе живой. И мне уже кажется, что моя голова вот-вот взорвется от ее всепоглощающего звука, вызывающего слишком много чувств.
Мне это уже не нравится.
Я не знаю, сколько прошло времени.
Я не понимаю, что я делаю.
И мне совершенно безразлично то, что может случиться дальше.
Мои руки сами собой срывают с его лица очки, взгляд впивается в его широко распахнутые от изумления глаза.

Музыка обрывается.

Монолог.

Ну, кем? Кем я буду сегодня, черт бы вас всех побрал?! Скажите же мне!
Пастором, полицейским, лживым адвокатишкой, невероятно скупым кредитором или тотально некомпетентным врачом?
Так как? У вас есть мысли на этот счет? Хм?
Эй! Вы вообще слушаете меня?
Мои слова летят в пустоту, разлетаясь на миллиарды мельчайших частиц, отражающих и повторяющих друг друга в своем странном, замедленном словно при старой киносъемке движении.
И почему-то мне начинает казаться, что единственным собеседником моим является странное существо, обитающее только в каменном мраке четырех стен.
Это существо являет собой одновременно все, но также еще и является никем.
Тем самым оно напоминает меня.
Вернее, я напоминаю его в своих совершенно бессмысленных попытках жить так, как мне этого хочется.
Странно, да?
Ха-ха-ха!..
Да, я уверен, что странно!
И, тем не менее, это существо есть. Хотя, если быть точным, то его, напротив, нет.
Постойте-ка?
Если уж его нет, то значит, нет и меня, так?
Но я-то уверен, что я есть!
А вот это уже не смешно. Это совершенно непонятно. Я, недовольно хмурясь, неуверенно чешу затылок.
Если я все еще умею мыслить и рассуждать, значит, я – это я. И, следовательно, существую на самом деле. Но мысли-то это – одно, а доказательства – это совершенно другое!
Но тогда, я не знаю, как можно доказать мое собственное существование, не имея на руках никаких весомых доказательств и улик.
Да и кому доказывать?
Здесь нет никого, кроме эха, возникающего от моего голоса.
В моей голове, наконец, начинает постепенно утихать сбивающая с толку сумятица мыслей, постоянно вспыхивающих в совершеннейшем беспорядке, словно искорки, падающие с зажженных бенгальских огней и разбивающиеся на невесомые частички об острые края воздуха.
Я поднимаюсь на ноги и слепо начинаю водить руками перед собой, то и дело натыкаясь на черные, пронизывающие темнотой и одиночеством холодные каменные стены.
Какой являлась моя теперешняя работа? Кем вообще являл себя я? И, главное, где теперь я нахожусь и что, собственно, должен делать?
Я совершенно бесцельно и бестолково тыкаюсь во все углы этого странного помещения, внутри которого было настолько темно, что если и попробуешь закрыть глаза, то совершенно не заметишь никакой разницы и никакого просвета, хоть ты и вовсе их с корнем выколи.
Я не имею ни малейшего понятия, сколько прошло времени в бестолковом поиске. Я устало усаживаюсь прямо на пол и шумно выдыхаю отяжелевший от деревянной тишины воздух.
И, закрывая глаза, начинаю видеть перед собой кое-как всколыхнувшихся в мутной воде воспоминаний серые образы прошлого, бывшего еще не столь далеким, что бы его забыть, но и достаточно давним, что бы его запамятовать.
С чего все началось? Почему я не могу быть однообразным, как все окружающие меня люди? Почему каждый мой день начинается совершенно неожиданно и каждый раз является совершенно иным в своей непохожести на все остальные, но заканчивается при этом до банальности обыкновенно?
Я не могу вразумительно ответить на этот вопрос. Потому что и сам этого до конца не понимаю.

Еще в далеком детстве я знал одну простую вещь.
Никогда не показывай людям своего истинного лица. Никогда не выделяйся, доказывая, что ты во многом превышаешь остальных твоих сверстников по росту интеллекта и общего развития. Либо будь таким же как все, либо же притворяйся простым, как пень дурачком. Если ты не согласен быть только лишь одним из многих в толпе серых индивидуальностей, но и не желаешь быть белой вороной, то такой вариант самоуничижения подходит лучше всего и является простой истиной.
А почему бы и нет? Ведь в отличии от угрюмых и навечно заточенных в рабстве собственной гениальности мрачных мыслителей, каждый день разрушающими и строящими всякий раз по-разному свои сложные воздушные замки, гораздо проще и приятнее иметь дело с обыкновенными дурачками. С них спрос невелик. Да и к тому же, с ними всегда наперед знаешь, что именно следует ожидать.
Ведь только «простачкам» дозволено делать все. Даже переступать за рамки дозволенных законов и правил. Ведь им и только им улыбается сама фортуна.
Иначе говоря, получить образование в целой линейке разнообразных университетов, коих гораздо больше, чем только тысяча и вооружиться многочисленными корочками разношерстных профессий всего только за пару-тройку дней, разве это не сама удача?
И каждый день выбирать любую понравившуюся работу. Каждый день примерять новый костюм, заниматься совершенно новым делом, быть в конце-концов каждый раз в новой роли, ну разве это не потрясающе? Разве это не противоречит всем правилом? И разве это не замечательно? Когда каждый день является совершенно иным, не как у всех, богатый на скучную рутину, но обогащенный настоящими яркими красками! И даже если очередная твоя деятельность приносит людям гораздо больше вреда, чем пользы, для тебя это совершенно не важно. Важен сам процесс.
Ведь ходить каждый день на одну и ту же работу невообразимо скучно.
Но вот беда, за что бы я не принялся, мне никогда не стоит доводить дело до логического завершения и делать его, к тому же, правильным, не вызывая лишних подозрений.
Не дай-то бог, хоть кто-нибудь узнает кем я являюсь на самом деле. Ведь все-таки я совсем не дурачок. И совершенно не умалишенный. Нисколечко, я могу с уверенностью за это поручиться.
Именно поэтому на лице моем вечно блуждает глуповатая ухмылка. Являющаяся для кого-то нелепой гримасой, а для кого-то многозначительным знаком…
Я искусно скашиваю один глаз в противоположную сторону и, все так же улыбаясь, натягиваю на руки резиновые перчатки не первой свежести…
Но прежде чем склониться над очередной своей несчастной жертвой, я моргаю и тут же попадаю обратно в покрытое мраком тесное помещение.

Мне сложно стоять на ногах. Воздуха катастрофически начинает не хватать и у меня кружится голова. Но я поднимаюсь и вытаскиваю из-за пазухи палочку фокусника, выполненную из картона и начинаю уверенно выстукивать ей различные закорючки на каменных стенах.
Бессмысленные действия?
Мне не спастись?
Но я все равно так не думаю.
Даже если эта гробница находится в тысячи футов под землей, я твердо уверен, что непременно выберусь.
В конце-концов, дуракам везет.

Третий. Игра.

*От лица Снэйка. Нет, не того самого. Хотя и...*

Кто-то достигает вершин успеха в течение жизни.
Кто-то только лишь учится, постоянно делая ошибки.
Ну а кто-то уже родился таким. И единственное, что ему остается – это найти свой путь.
Говорите, свой путь? Следовательно, нужна дорога, так? А является ли дорогой только лишь истерзанный щебень, да черные головешки?..
К черту философию.
Я пришел сюда не для того, что бы думать. У меня просто нет на это времени. Честно говоря, время – это то самое, против которого я, к сожалению не могу пойти прямо в лоб, как во всех остальных случаях…
Я нетерпеливо трясу головой, старясь, наконец, избавиться от таких ненужных сейчас мыслей и вновь устремляю немигающий взгляд далеко вниз, внутрь полукруга каменной кладки серого здания.
Очень скучно сидеть вот так, в тени серого забора, буквально сливаясь с ним, совершенно незаметно, недвижимо и постоянно наблюдать.

Следить.

Не произносить не звука.

И даже почти не дышать.

Ведь на любое случайное движения немедленно отреагируют Они. Ну, те самые!.. Металлические такие… Они еще на тепло реагируют.
Кстати, теперь их оснащают ублюдские лазеры.
И я хорошо осведомлен, что один только взгляд такого лазера и ты даже и слова сказать не успеешь, как тебе уже засветит крышка.
Угробить их возможно только выстрелом в упор, имея под рукой что-нибудь пневматическое, что почти невозможно, подобное оружие у нас теперь жуткая драгоценность…

С некоторым трудом я подавляю очередной зевок и аккуратно нажимаю кнопочку хитроумного приборчика в своей руке. Это является своеобразным сигналом, который я обязан отправлять каждые двадцать минут. Только так остальные могут продолжать свое дело в твердой уверенности, что все чисто.
Что будет, если я не нажму на кнопочку? Ну, наши еще не в таких переделках бывали, как-нибудь прорвутся. По крайней мере, я надеюсь на это.
Только вот без меня вся операция полетит к чертям.
Я уверен в этом.
В конце-концов я – идеальный шпион. И заменить меня кем-то другим просто невозможно.
Я способен почти совершенно раствориться. Быть самим воздухом, полностью исчезнуть. Стать по-настоящему незримым и неслышимым без всяких этих хитроумных штучек.
Подкрадываться поочередно к каждому из них, двигаясь по стеночке из-за спины и торжествующе вершить свой собственный суд, не давая врагу не произнести ни единого звука.
Аккуратно и без следов. В идеальном убийстве не должно быть ни малейшей капли крови.
Поэтому я использую особую проволочную веревку. Только она способна быстро и безжалостно охватить шею, заставляя вены лопаться прямо внутри. Хоть и порой бывает, что что-то все-таки попадает на мою одежду, тем не менее, я действую очень четко и осторожно.

Но, кажется, сегодня немного неподходящий день для того, что быть аккуратным.
И вот уже из глубины здания доносится резкий, оглушающий сигнал.

«Я так и знал! Но черт, кто посмел лохануться, да еще и в такое время?!»

Я резко выныриваю из-за стены и молнией пробегаю между мрачного ряда охранников.
Кто-то из них сегодня не вернется домой.
Они не реагируют. Даже не смотря на то, что бегу я довольно-таки шумно, не заморачиваясь уже о дальнейшей маскировке.
Краем глаза я отмечаю, что их датчики действительно не работают.
Какого черта? Кто мог успеть их вывести из строя?
Ответ выныривает сам собой, показываясь в поле моего зрения из-за последнего поворота.
Я резко останавливаюсь и замираю на месте, не веря своим глазам.
И я уже слышу голос. Голос, который я так отчаянно желал забыть и в то же время мечтал вновь услышать.
— А ведь ты сам говорил мне, что предатели долго не живут.
— Ты не должна жить, – твердо отвечаю я и вытаскиваю пистолет, припрятанный в правом сапоге. – Я тебя убил. Собственными руками.
— Неужели? Хочешь, я напомню тебе, почему ты здесь?
Вместо ответа я стреляю ей прямо в лоб. Ее волосы вереницей промелькают мимо моего носа и она совершенно невозможным движением уворачивается от пули и оказывается совсем рядом со мной.
Слишком близко.
Я чувствую, как мое тело начинает холодеть. Моя рука вздрагивает и выпускает из ослабевших пальцев пистолет. И он уже падает с глухим стуком на ледяной бетонный пол.
Тогда я выхватываю мою веревку, с твердым намерением задушить ее повторно.
Но какого черта?
— Милый, – произносит Она полушепотом. – Ты ничему не учишься. Что бы ты не сделал, это меня не убьет.
— А попробовать-то можно? – я со всей силы вонзаю нож в ее сердце.
Ну хоть бы одна… Хоть бы одна только гримаса исказила ее лицо! Я бы многое отдал, что бы увидеть, как ей может быть больно.
— Тебе нравится убивать людей?
Это прозвучало не как вопрос. Это прозвучало, скорее, как утверждение. Она аккуратно вытащила мой нож из свой груди и бросила его на пол. На его лезвии не было не единого пятнышка крови.
Я отшатываюсь в сторону, неотрывно глядя на нее и чувствуя, как постепенно начинаю терять хладнокровие.
— Я вижу, что нравится. Но, знаешь, твой друг был со мной более сговорчивее.
— Что?.. Неужели ты и его…
Но Она не отвечает мне. Она разворачивается и прогулочным шагом исчезает за следующим каменным поворотом. Я недоуменно смотрю ей вслед и невольно вздрагиваю, услышав новый вой сирены и тут же, вспоминая причину моего присутствия здесь, поднимаю с пола свое оружие и бегу на вой, вырезая любого случайного вражеского солдата, попадающегося на своем пути.

«Неужели все-таки привиделось?»

Я распахиваю дверь и врываюсь в глубину здания.
А внутри него уже царит совершеннейший хаос, представляющий собой своеобразную мясорубку.

Это моя стихия.

Это только моя игра.

Нравится ли мне убивать людей?

Это безумие.

Ведь иначе быть не может.

И я уже полностью растворяюсь в бессмысленной кровавой бойне, вгрызаюсь в самое ее пекло, не замечая перед собой ничего, даже пулеметной очереди, безжалостно отбрасывающей все на своем пути, в том числе задевая и меня.
Но я совершенно этого не замечаю. Такие мелочи совершенно не мешают.
Ведь сегодня я отыгрываю свой последний бой.